Агония его Матильды

Либеральная общественность в очередной раз веселит. Мы взрослые люди и отлично помним, что за словеса звучали особенно назойливо в годы перестройки и прочей демократизации. Стоял тогда плач российских демократов о том, что "русский народ Бога забыл", что "дорога к Храму заросла" — я слышал все эти патетичные и блудливые речи, от которых меня, признаюсь, воротило — исключительно на эстетическом уровне. Если у вас что-то заросло — идите и займитесь прополкой. Или отвечайте исключительно за себя: я вот забыл дорогу к Храму, пойду искать. Зачем о других.

Меня самого, родившегося в семье коммуниста, крестили в 1975 году, в храме деревни Казинки Скопинского района Рязанской области — он и тогда был открыт, и сейчас. Иконы и Священное Писание в деревенском нашем родовом доме были всегда.

Но раз сказали, что "забыли" и "заросла", — надо было вспоминать. Начали вспоминать.

Ещё для либерального дискурса характерны были непрестанные, перманентные, многолетние увещевания о необходимости национального покаяния за все прегрешения советской власти — в том числе за убийство царской семьи.

Ну так вот оно, милые мои, — пришло покаяние, вы ж этого хотели: ходят русские люди то туда, то сюда с портретом государя, широко крестятся, требуют "Матильду" запретить. Если это не покаяние — то что?

Это разве не вы, либеральные деятели, четверть века рассказывали о том, как отвратительны большевики, как чудовищны, в какой тупик они завели Россию, которую мы потеряли — и в которой было так хорошо, так воздушно, так ароматно. Наснимали об этом тысячи фильмов, написали сотни книг, накропали десятки тысяч самых низкопробных и манипулятивных телепрограмм и передач.

И вот вам результат: народ, по крайней мере какая-то его часть, снова возлюбил своего государя. Нечего жаловаться теперь, за всё прилетает ответочка. (И за вашу майданофилию тоже прилетит, но попозже.)

Что, собственно, до нас — то мы тут советские дети, детей императора нам жаль, а государя мы почитаем как мученика, а не как праведника, посему имеем своё мнение и касательно режиссёра Алексея Учителя.

Я очень люблю режиссёра Алексея Учителя. И как человека, и как мастера.

Я даже могу уточнить, когда именно я полюбил его, как режиссёра, и когда — как человека.

Однажды в каком-то стародавнем году, лет чуть ли не двадцать назад, пошли мы с женою в маленький, человек на сто, нижегородский кинотеатр смотреть фильм "Дневник его жены".

Российское кино того времени последовательно вызывало стойкое отторжение, и ничего хорошего мы не ждали.

Но когда фильм окончился — весь зал поднялся и стал аплодировать. И мы тоже, искренне и восхищённо.

Собравшиеся в зале никому не были должны: ни авторов фильма, ни актёров, как вы понимаете, среди нас не было — более того, создателям фильма никто и рассказать не мог о нашем порыве.

Но мы поднялись и аплодировали — все как один.

Такое было со мной единственный раз в жизни.

Это был первый фильм Алексея Учителя, который я видел.

Потом я посмотрел "Прогулку" и "Космос как предчувствие" и некоторое время пребывал в убеждении, что Учитель вообще лучший режиссёр в современной России. Я и по сей день считаю, что он снял несколько удивительных фильмов — как минимум три.

Чтобы иметь цельное представление об этом режиссёре, я разыскал его самый первый фильм — "Мания Жизели" — и тоже остался доволен; хотя то, что этот фильм — первый в фильмографии Учителя, как автора художественных фильмов, было всё-таки заметным.

"Пленный", о событиях в Чечне, воспринимался чуть сложнее, но в любом случае Учитель взялся за тему, за которую не брался фактически никто — и кино его точно не было приговором "российской военщине" — что ценно, что на тот момент вообще было удивительно.

Аляповатый "Край" того же автора не вызвал у меня и малой доли тех эмоций, что вызывали первые фильмы Учителя; впрочем, там было несколько забавных моментов, и вообще, что самое важное, в работах его в целом отсутствовало столь характерное для недавних времён желание выставить счёт русскому народу и оттоптаться на проклятых большевиках. Учитель ставил перед собой несколько более сложные задачи — вне зависимости от того, справлялся он с этим или нет.

В конечном итоге работал он искренне и разносторонне — словно голливудский режиссёр, какой-нибудь, к примеру, Аронофски: то есть Учитель мог снять и лирическую комедию, и серьёзный фильм о русском писателе, и масштабный истерн, и боевик, и что хотите.

А, как человека, я его полюбил при следующих обстоятельствах. На заре десятых годов, подразочаровавшись в либеральной интеллигенции и её способности к диалогу, я написал программный текст "Письмо товарищу Сталину", который наделал жуткого шума.

По поводу этого текста то ли уже бывший, то ли еще действующий министр культуры Михаил Швыдкой отказал мне в праве называться русским писателем, вся прогрессивная общественность дружно (с той же степенью ярости и небывалого единения, как ныне противники "Матильды") обвинила меня в сталинизме и ксенофобии, писатель Быков назвал моё письмо "глупым", Вероника Долина обратилась к своим товарищам и слушателям с просьбой мне "набить морду", Игорь Иртеньев пообещал это, хм, сделать, Матвей Ганапольский сказал, что любое приличное издание должно отказать мне в сотрудничестве, и журнал "Огонёк" с Лошаком во главе — отказал мне, а я там трудился уже несколько лет, ну и так далее — все на свете пархоменки вскрикивали и размахивали крылами. Кстати, тогда мне впервые дали от ворот поворот мои зарубежные партнёры: немецкие агенты, зазывавшие меня на очередные презентации, отписались, что дела со мной больше иметь не будут.

Жуть что творилось, в день выходило по десять статей и по сто постов с общим посылом, что я ничтожество рода человеческого.

Я тогда уехал в керженскую свою деревню и сидел там, молча глядя на воду в реке.

Из всех моих многочисленных именитых знакомых поддержали меня, кажется, два или три человека: Никита Сергеевич Михалков позвонил и ещё Михаил Леонтьев (да, кстати, это именно он звонит мне в том знаменитом ролике с Навальным и поздравляет).

Велико же было моё удивление, когда третий звонок раздался от Алексея Учителя. В своей очаровательной неспешной манере он пригласил меня… выступить с завершающим словом на очередном, проводимым Учителем фестивале в Санкт-Петербурге.

С полминуты я молчал.

Потом спросил:

— Алексей Ефимович, такой шум стоит, вас… ничего не смущает?

— Захар, перестаньте, — сказал Учитель. — Приезжайте, я вас жду.

Я приехал и выступил; завершающее моё слово, кстати, было о чувстве Родины, о моём неприятии космополитизма.

Несколько человек вышли из зала в знак протеста, одна дама после моего выступления нашла меня и, стоя рядом, куда-то в пустоту громко говорила всякие гадости; публика в основном косилась и пугливо обходила меня стороной.

Алексей Ефимович меня нашёл, обнял и сказал, что выступление было отличным.

Короче, он безусловно симпатичен мне — и по этой причине, и по многим другим, здесь не указанным.

Однако, даже если бы я не знал его вовсе, я был бы в той же, что и сегодня, степени озадачен всем происходящим.

Получается так, что государь Николай II — лицо у нас неприкосновенное. И хочется спросить: а только в кино он неприкосновенен или вообще везде и всюду — в театре, там, в книжках, в опере, в фигурном катании?

Скажем, если изображать его возможную связь с балериной — запрещено, стоит ли показывать связь его с Ходынкой или с "Кровавым воскресеньем"? Лично у меня, не знаю, как у вас, есть смутное ощущение, что эти две трагедии накладывают несколько более мрачный отпечаток на фигуру государя, чем его гипотетическая любовная интрига (была она или нет).

Начнём ли мы запрещать с дня нынешнего все иные картины, где Николай II был изображён критическим образом? К примеру, будет ли наложен запрет на показ классической картины Элема Климова "Агония"?

Что нам, наконец, делать со стихами Константина Бальмонта "Кто начал царствовать — Ходынкой, / Тот кончит — встав на эшафот". Извлечём ли мы этого поэта, русского эмигранта, классика символизма из университетских программ? Равно как и все иные антимонархические высказывания русских поэтов, от Пушкина ("Кишкой последнего попа последнего царя удавим") до Блока и Фёдора Сологуба ("Стоят три фонаря — для вешанья трёх лиц: / Середний — для царя, а сбоку — для цариц"), потому что всякое из этих высказываний может быть расценено как косвенное (у Пушкина) или прямое (у Сологуба) неуважение к фигуре Николая II.

Как далеко мы пойдём в этом направлении?

Пётр Вяземский, к примеру, находил описание Александра I в романе Толстого "Война и мир" карикатурным и неправдоподобным. А если мы Александра вдруг канонизируем? Что тогда? Как быть с Толстым? Сделаем купюры в его тексте — как делают украинцы в случае с повестью "Тарас Бульба" Гоголя?

Или не стоит Толстого и Гоголя равнять с Учителем? — как сейчас мне наверняка скажут.

А у нас что, для всех будут разные правила?

Мне это не нравится.

Вам не нравится фильм, мне не нравятся попытки навязывать одну и единственно верную точку зрения на историю России — давайте остановимся в этой точке.

Это и есть свобода. Вы вольны высказывать свою точку зрения, я вот высказываю свою.

Не для того каялись и искали дорогу к Храму, чтоб выломать кол из забора и пойти бить непохожих на нас. Иначе опять придётся каяться и ещё какую-нибудь дорогу искать.

У нас была советская власть, правая во всём до степеней удивительных. У нас были демократы у власти, на поверку оказавшиеся сектантами, признающими только свою правоту.

Ну сколько можно уже. Давайте как-то иначе попробуем.

У нашей страны есть один сосед, где огромная часть населения двинулась рассудком от осознания своей небывалой исторической правоты.

Не надо так делать. Это плохой пример.