Расстрельный режим молчания

Конец мая — начало июня 1962 года были для курсантов Ленинградского высшего военно-морского инженерного училища (г. Пушкин) привычно понятны и безмятежны. Шла экзаменационная сессия, после которой наш курс должен был поехать в Севастополь, на боевые корабли Черноморского флота для прохождения практики. Нам сообщили, а это была уже приятная, но тоже ожидаемая новость, что нашему училищу дали задание подготовиться к майскому параду на Красной площади в 1964 году. Сообщили, как вы поняли, задолго до события, чтобы курсанты парадного полка могли подготовиться к торжественному шествию не спеша, не срывая учебного процесса.

И вот, в час вечерний, когда мы спокойно готовились к вечерней поверке перед желанным сном, в курилку на свежем воздухе вошёл заместитель начальника нашего факультета, капитан 2-го ранга Матюшенский. Как-то неловко поёживаясь среди вставших со скамеек молодых моряков, он вдруг спросил:

— А что, защитники Отечества, смогли бы вы стрелять в бунтовщиков?

Мы обалдели. Кто-то спросил:

— В каких бунтовщиков?

— В любых, — ответил кап-два, — в тех, кто против советской власти поднялся?

— Конечно! — твёрдо сказал один из комсомольцев.

Здесь уже пошёл гул одобрения. Матюшенский прислушался к нему, склонив голову, затем улыбнулся и как-то невнятно, уже уходя, бросил странную фразу:

— Чёрт его знает, всё может быть.

Это незначительное событие, которое могло уйти из курсантской памяти быстро и навсегда, произошло 4 июня, когда с улиц Новочеркасска уже убрали трупы убитых мужчин и женщин, стариков и детей и тело того офицера, что застрелился перед строем своих же солдат.

Слухи о массовом расстреле мирных советских людей стали приходить к нам в самом нелепом облике. Мы узнавали из "достоверных уст", что бунтовщики были вооружены, первыми напали на мирных, безоружных солдат, что в их рядах была масса иностранных агентов. Об этом вскользь, как бы стыдясь, сообщали факультетские и общеучилищные замполиты, но всё настойчивее пробивалась к нам и правда, о которой говорили только шёпотом. Мы узнали, что бунтовщики-новочеркассцы шли на демонстрацию к горкому Коммунистической партии безоружные, с портретами Ленина и с красными знамёнами, рождая аналогию с событиями "Кровавого воскресенья" 1905 года, ведь и там и там народ шёл к власти за помощью и в обоих случаях был встречен пулями.

То, что в южном городе произошло что-то ужасное, подтверждалось и слухами о том, что в некоторых училищах были отчислены курсанты, дети погибших в Новочеркасске родителей. В общем, заметно треснула у будущих морских офицеров вера в честность официальных сообщений. Судя по всему, военное руководство поняло, что трещина неверия не только образовалась, но и склонна к расширению. На собрание пятого курса, уже мичманов, был приглашён какой-то военный лектор в звании капитана 3-го ранга. Перед учащимися других (1–4-х) курсов он не выступал. Я был дежурным по факультету и смог всё услышать, спокойно стоя у дверей Ленинской комнаты пятикурсников. Потрясающе, но он в целом рассказал ту правду, что потом умалчивалась до времён перестройки. Он не побоялся сказать будущим лейтенантам, что партийным и советским руководством были допущены просчёты, что демонстрация была мирной, а приказ о стрельбе пришёл "оттуда, с самого верха".

— Хрущёв приказал? — спросил кто-то из мичманов.

Лектор молча опустил голову. Наступила тревожная тишина. Капитан 3-го ранга спокойно вышел из комнаты, я проводил его до выхода из корпуса паросилового факультета. Мичманы раздумчиво вышли в курилку. Курили молча, но кто-то сказал мрачно:

— Вот Хрущ чёртов…

И снова все промолчали. В защиту главы государства не было сказано ни одного слова. Дело всё в том, что Первого секретаря ЦК КПСС Никиту Хрущёва советский флот не любил. Именно по его указаниям были разрезаны и отправлены в металлолом вполне ещё крепкие военные корабли, которые могли быть модернизированы и прекрасно служить флоту. Авантюрист Хрущ считал, что в будущей войне важны только ракеты. Севастополь и Крым стали украинскими по его непреклонному и упрямому давлению. По его же решению военный Порт-Артур был безвозмездно передан Китаю.

Но не только флот не любил лидера СССР. В молчаливой памяти многих было его участие в пресловутых карательных "тройках", отправивших на расстрел или в ссылки тысячи людей именно в предвоенные годы на Украине, которой он, словно оправдываясь, затем "подарил" Крым и великий Севастополь с Черноморским флотом. Малообразованный, путаный, дёрганый и истеричный, он заваривал такую политическую бурду в вершинах власти, что даже такие добрые дела, как вызволение из ГУЛАГа тысяч политических заключённых, потом затушёвывались новыми санкциями, новым "замораживанием" так называемой оттепели и в конце концов подлым расстрелом в Новочеркасске.

Приказ о расстреле был неизбежен из всей политической сущности однопартийной власти и её лидера. Вечно ненавидевший Сталина Никита Хрущёв так и не смог отделаться от духовного родства со сталинским режимом, следования его законам и жестоким правилам.

А затем, после расстрела, начал действовать тот режим, без которого не может обойтись любая власть, а в особенности — диктаторская. Снова по велению партийного руководства начался удушающий режим молчания. Молчала власть, молчала пресса, молчали радио и телевидение, не было даже вранья — просто молчание, похожее на молчание могил безвинно убитых 2 июня в Новочеркасске. Вечная им память.